ВСЕМОГУЩЕСТВО ИЛИ МЕМУАР ЧАРОДЕЯ

ВСЕМОГУЩЕСТВО или МЕМУАР ЧАРОДЕЯ. *Ф.Л.


У нас, на этой планете, очень любят чудеса. Никак не хочется без них. Спрос вечный. Таков уж народ, населяющий землю. А если есть спрос - есть и предложение.

Был я мальчик-мечтатель. Бывало, велит мне матушка сходить в лавку за хлебом, а я уж представляю себе, как на корабле междупланетном лечу на какой-нибудь Марс и нахожу в тамошней яростной оранжевой природе волшебную траву бессмертия.
Или, возвращаюсь, выполнив урок, из школы, и вдруг вижу голубя с перебитым крылом. Кружит он на мостовой - ужас в глазах и боль непереносимая. Так у меня слезы из глаз, а сквозь слезы вижу я, будто изобрел живую воду и голубя того в первичное состояние этой водой привожу.
И улетает голубь, воркуя, к себе в дом.

Мне было немного лет, всего восемь, когда матушка заболела сердцем впервые на моей памяти. С приходом врача душа моя замерла, я сжал кулаки и повторял про себя весь период осмотра: ''я научусь, я научусь, я научусь''. Когда бабушка, после ухода доктора, каждые полчаса отсчитывала пахучие капли, падавшие в серебряную ложку из чёрного пузырька, я достал из книжного шкафа толстую книгу в сером дерматиновом переплёте с чудным названием ''Курс патологической анатомии'' и начал читать.
Удивительное дело: запоминалась страница за страницей с фотографической точностью. Без смысла, но дословно.
Теперь, по прошествии многих десятилетий, я могу с точностью до запятой повторить целые главы той книги, которая стала для меня Книгой Откровения.
Из неё я узнал, что смертен. И от этого знания мне было страшно. Ужасно страшно. Впервые мне открылась безумная несправедливость мира: он был до меня всегда и без меня будет не меньшее время. Эта чудовищная нелепость потрясла и изменила меня. Навсегда.

Озеро было подёрнуто очень тонкой сеткой тумана. Уже проявлялись звёзды на фиолетовом востоке и узкий серп луны белел очевидно и бесповоротно.
Мне показалось, что узкая полоска песка тянется до горизонта и впадает в зелень елового леса. Косогор, весь песчаный и днём ярко-жёлтый, сейчас побелел и выглядел снежным сугробом. На всей протяженности берега заметны были три предмета: ворона, гуляющий старик и его собака. Собака лениво подошла к вороне, тявкнула на пернатую, получила отпор и так же лениво двинулась за хозяином.
Завтра был вторник. Завтра мне нужно закончить начатое. Завтра будет решающий день.

Экзамен я сдал на ''отлично''. Через несколько дней мне вручили диплом.
В графе ''специальность'' значилось ''врач-невропатолог''. Распределили меня в областную психиатрическую больницу.
Больница расположена в живописном берёзовом лесу на одной из окраин города. Корпуса за высоким серым забором весной утопают в цветах сирени. Сирень здесь особенно буйствует при цветении. Да и ухаживают за ней очень душевно и тщательно. Почему - до сих пор затрудняюсь поставить диагноз.
Первым моим серьёзным достижением, сподвигнувшим меня на дальнейшие лечебные ''подвиги'', был Андрей Семёнович Гришковец. Учёный человек, изобретатель, страдавший паранойей и депрессиями. В лечебницу он попал после убийства собственной жены на почве ревности.
Собственно, он её не убивал. Андрей Семёнович просто не вызвал скорую помощь, когда у жены началось кровотечение, которое безумный уже к тому моменту муж принял за последствие криминального аборта.
Беда произошла в выходной день на дачном их участке в отдалённом садоводстве. Где для вызова врача нужно было добраться до станции, а это четыре километра по разбитой распутицей весенней дороге. Дело, напомню, происходило в начале семидесятых годов прошлого столетия, когда сотовой связи ещё изобретено не было.
И ревнивец просто закрыл жену в недостроенном доме, сказав что ушёл на станцию вызывать врача. И вернулся только через двое суток. Жена умерла от потери крови.

Светловолосому нужно было позарез раздобыть сто тысяч долларов.
Цена вопроса - жизнь. Времени у Светловолосого было немного - неделя. Счётчик останавливался навеки в следующий понедельник. К вечеру.
В муторном сне Светловолосый не уходил от проблемы. Выпитая водка отнюдь не удаляла тоску неизбежного. Проститутка, нанятая Светловолосым, осталась разочарованной. Она не привыкла получать деньги, не выполнив работы.
В памяти висела железным занавесом дьявольская цифра 100 000. Она материализовалась и железобетонно разместилась перед глазами. Днём и ночью. Днём и ночью.
Светловолосый сглупил сразу. Браться за перевозку коробочки с явными признаками ''чёрного ящика'', да ещё практически незнакомым адресатам - авантюра для постояльца палаты номер шесть.
- Эй, мужик! Ты случаем не Абрам Погорельский? - услышал Светловолосый голос из-за левого плеча. Резко повернул голову.
Медведь в наморднике и цыган с медвежьим поводком. ''Глюк от перенапряжения'' - первое, что пришло в голову Светловолосому.
Из чего возникает раздражение, потом переходящее в ненависть? Почему люди, заведомо знающие, что они чужие - не прекращают балаган, именуемый совместным существованием?
Ответить на этот вопрос Светловолосый в двух словах не может, несмотря на пиковую ситуацию с долгом.
- Так ты Абрам или Хаим? - это уже, сквозь зубы, спросил Светловолосого медведь. Точно, медведь сквозь намордник говорил голосом Ульяны. Ульяна - красотка из Ульяновска, которую Светловолосый должен был встретить в тот злополучный вечер и передать ей пакет-черный ящик, из-за которого и начались все напасти.
- Нет, я не Погорельский. Меня Херувимом кличут, - откликнулся на зов медведя Светловолосый.
- А... ошибочка случилась. Навели не на тот объект. Пойдем, пищевая добавка! - медвежья реплика была уже поводырю-цыгану.
В июле, когда отражение Храма Спаса-на-крови в полуночный час значительно красивее самого объекта, если смотреть с узкого пешеходного мостика, что перекинут через канал около музея, народу в городе Питере мало, точнее, почти никого не было во дворике, что по улице Большая Конюшенная, дом номер 12.
Там одно время нашёл себе временное пристанище громадного размера бюст Ленина, выполненный из алебастра. Вначале сердобольные жители этого двора накрывали буйную голову вождя кусками полиэтиленовой плёнки для предохранения от разрушения осадками и против осквернения пернатыми беспредельщиками. Но не помогло. Вождь был постоянно обкакан и облит собачьими и мужскими струями.
Светловолосый набрал номер, который ему сообщили для экстренной связи несчастливые работодатели, ставшие сейчас Немезидой. Ответил женский голос с ярким малороссийским акцентом.

- Слышь, Буратино, ты, часом не китаец? - оборачиваюсь: двое милиционеров, румяные, щекастые, распаренные на морозце.
- Нет. Я - не китаец. Я - бурят и гражданин России.
- Что ты говоришь! А ну, покажь документ! Иваныч, да он и впрямь из Улан-Удэ. А где это уде? В родовом гнезде? - и раскатистый хохот собственной шутке.
- Я что-либо нарушил?
- Ладно, китайский Буряк! Пошли с нами. В опорном пункте разберёмся. Похож ты очень на китайского террориста - ну вылитый Усатый Бен с Ладеном.
- Ребята, у меня поезд через два часа! Какие проблемы! Давайте здесь вопросы порешаем! Что вы в самом то деле. Я ж ведь тоже русский.
- Это мы с Иванычем - русские! А ты, желтозадый, заткнись и иди за нами.
- И молчи лучше, сука! Понаехали тут из удей-мудей! - рассвирепел мент с родинкой над верхней губой.
Столица нашей Родины город-герой Москва - гостеприимна и хлебосольна...

Вкусы Ульяны были странны. К примеру, она, при всей своей эффектной внешности и остром уме, бельё носила исключительно монументального покроя, нечто вроде советского тридцатых-пятидесятых годов: бюстгальтеры ''до ушей'' и, непременно, панталоны. Один из её любовников, Камаль, по-простому заявил ей, что в таком исподнем Ульяна напоминает ему, Камалю, собственную бабушку, а посему от продолжения отношений с нею он отказывается категорически, если Ульяна не сменит стиль. Ульяна не сменила. Камаль смирился.
Ещё к странностям Ульяны знакомые относили её любовь к картинам на кошачью тематику. Китчевые, надобно отметить, картинки были в основном. Кошки и коты в разнообразных жизненных ситуациях, одетые в рыцарские доспехи, костюмы эпохи Ренессанса, или совершенно голые, занимались бизнесом, читали романы, амурничали, грелись на пляжном песке и тому прочее. В доме у Ульяны картины кошачьего содержания висели в двух комнатах из трёх.
Гости, впервые попавшие в её дом, рассмотрев всю катавасию, приходили нередко к выводу, что хозяйка одинока, любит кошек и сентиментальна нравом.
Но как жестоко они ошибались...
В сумочке ульяновской лежали три пачки банкнот, перетянутых резинкой. В каждой пачке насчитывалось по триста стодолларовых купюр. Итого - девяносто тысяч зелёных.
Светловолосый должен был доставить ей посылку с героином для дальнейшей транспортировки по адресам. Но не доставил. Камаль велел найти Светловолосого во чтобы то ни стало. Причина тому очень проста: Светловолосый задолжал денег камалевскому конкуренту и конкурент предложил Камалю через посредников выкупить долг Светловолосого по приемлемой цене. Сделка была выгодной и Светловолосого следовало отыскать до того, как он либо найдёт злополучные сто тысяч или ляжет в сыру землю в случае неудачных поисков.
Ульяна ехала на своём ''ситроене-божьей коровке'' вдоль Марсова поля. И через канаву, разделяющую сад за музеем и поле, увидела цыгана с медведем. Цыган курил, сидя на скамейке, а медведь смирно лежал на дорожке. ''Как бобик'',- подумала Ульяна.

Изо всех итальянских городов мне ближе всего Флоренция. Неаполь мил своим разгильдяйством, граничащим с нашим, родным, а в некоторых случаях и превосходящим его. Рим, как любая столица, помпезен, напыщен и кичлив. Милан - рассудительно холоден и высокомерен. Венеция - очаровательна, бесшабашна и несколько наиграна. А вот Флоренция приняла меня сразу, а я - влюбился в этот город. Центральная часть его органически знакома мне с первого взгляда. Если мы проживаем цепочку жизней и перевоплощений, то в одной из прошлых я - флорентиец.
Глубокой ночью у знаменитого флорентийского собора Санта-Мария дель Фьоре, я встретил странную процессию, которая показалась мне нереальной, фантастической и напоминала типичную фобию человека, больного белой горячкой. Возглавлял шествие цыган с медведем на никелированной цепи. Цыган курил трубку и разговаривал по мобильному телефону. В его непонятной речи проскальзывали родные географические названия, а матерное выражение в третьем часу флорентийской ночи, под тосканскими звёздами, было совершенно потусторонним.
Чуть поодаль, рука об руку, склонившись, шли двое: мужчина в чёрной кожаной куртке, высокий, с лицом скандинавского типа, светловолосый. И женщина. Тоже высокая, под стать спутнику, очень стройная, шатенка. Мне показалось, что славянка.
За этой парой торопливо, семеня кривыми ногами, спешил монголоид. Жёсткие чёрные волосы, круглое лицо с типическими скулами, длинное туловище. В руке нёс чемодан светлого цвета. В голубоватом отражении подсветки собора позади монголоида переваливаясь с боку на бок, важно шествовал аист. Вот этого, последнего участника процессии, я, откровенно говоря, испугался.
Аист, пешим порядком пересекающий древнюю площадь итальянского города, был здесь инфернально неуместен.
И поэтому чудовищно страшен.
Я почти бегом, не оборачиваясь, в ужасе поспешил в отель. В номере из мини-бара я достал всё содержимое, смешал в стакане, выпил. И уснул.
Утро случилось вдруг.

Женский голос с ярким малороссийским акцентом жизнерадостно сообщил:
- Да ведь нет его, а кто интересуется?
- Передай, что звонили из штаба Щорса.
- Какого такого Щорса, который с Одессы, да?
- Который сбодуна.
Светловолосый двинулся в сторону Конюшенной площади, пересёк Большую Конюшенную улицу. Метров через полтораста, за антикварным магазином, есть тут немецкий ресторанчик. Светловолосый спустился в полуподвал, заказал водки, сосисок и штрудель, который в здешнем исполнении более похож был на помесь шарлотки с кексом. Когда водка кончилась, заказал ещё.
Заверещал мобильник.
- Это Ульяна. Надо встретиться. Где ты?
Светловолосый дал отбой и выпил водки.
Мобильник ожил повторно.
- Ты чего фуйней маешься, дружище, я тебе помочь могу, а ты выёживаешься, глупо! - очень убедительным матом сообщила Ульяна.
Несколько секунд Светловолосый помолчал, затем поинтересовался:
- Ты одна?
- Естественно. На хрен мне твой труп.
- Это в каком смысле? - затупил Светловолосый.
- Это в таком, что я одна и надо срочно встретится, пока Федюки тебя не завалили.
- Немецкий ресторан на Большой Конюшенной, нечётная сторона, рядом с площадью, знаешь?
- Буду через три минуты.
Ульяна явилась через две.
- Значит, так. Твой долг с учётом счётчика составляет сто пятнадцать тысяч. Мы его выкупим у Федюков за девяносто. Но нам ты должен теперь сто двадцать. Жизнь, думаю, дороже. Понял, или есть возражения?
- Какие уж тут к фуям, возражения. А как отрабатывать мне долг у вас?
- Скоро узнаешь. А пока ты не нажрался тут, поедем ко мне, допьёшь в тепле, да уюте.- засмеялась Ульяна.
Смех у неё был чувственным и у Светловолосого засвербило.
Через полчаса на кухне у Ульяны, под портретом Кота в сапогах, в белой королевской мантии с лилиями, Светловолосый выкушал первую рюмочку перцовки из массивной гранёной стопки зеленоватого стекла. Такие стопки Светловолосый видел в витрине у антикваров. Ульяна не пила, разговаривала по телефону, затем открылась дверь и вошли трое. Их Светловолосый сосчитал по голосам из прихожей. Через несколько минут дверь за ними захлопнулась, лязгнул засов и Ульяна явилась на кухню.
- Ну а теперь и выпить можно. Теперь ты наш, буржуинский, за тебя денег дали. Ну, подельничек, выпьем!

Похмелье у всех своё. Как жизнь и смерть. Кому-то судьба уготовила презент и человек, даже выпивший безмерно и разнообразно, достойно встречает новый день.
Другому повезло менее: умереть-не-встать, иначе не скажешь. ''Маша, воды, воды мне!'' - слабо сипит этакий Дубровский-несчастливец. А жизненная подруга, обиженная на сожителя, с водой мстительно не спешит. А когда подаст, наконец, не преминет садистически упомянуть: ''Так тебе и надо, пьяница! Пить надо меньше!'' А у третьих вообще всё не так. Просыпаются творческие и иные силы и возможности, слабо, но хочется построить мост через реку Терек, или изобрести ещё раз ядерное взрывное устройство, или оскопить соседского кота, который писает под их дверь на лестничной площадке.
Светловолосому с похмелья просто необходима была женщина. До невозможности и зубной боли.
А Ульяна в этой части проходила по другой категории: с утра ее тошнило и потому была она непригодна к употреблению. Антагонизм оказался неразрешим.
Каждому пришлось решать собственные проблемы автономно.

Михаил Торонов, едва не опоздавший на питерский поезд по причине задержания московской милицией, был звездочёт. Астроном, по-нынешнему. Финансирования в обсерватории, где он служил, практически не существовало, поэтому жизненные потребности своего организма и остальных членов семьи Михаил поддерживал путём пошива шапок, то есть скорняжничал кандидат наук, звездочёт-астроном. И закупал сырьё в том числе у знакомых звероводов.
В это утро ехал он в поселение Саблино, что в получасе езды по московской трассе. Там знакомый цыган держал нутрий, кроликов и медведя. Кроликов и нутрий цыган превращал в мясо и шкурки, а медведя возил в Питер для фотографирования туристами и, особенно, малолетними интересующимися.
Они приносили неплохой доход. Цыган содержал двух жён, имел шестерых наследников, три автомобиля и семь работников зверофермы из числа местных трудящихся. Платил им водкой, а одному - анашой.
Согласно предварительной устной договорённости, достигнутой в ходе телефонных переговоров, цыган должен был дать Михаилу скидку при покупке шкурок на сумму, превышающую две тысячи долларов.
Михаил ехал на электричке, которая прибывала на станцию назначения в 11.17 московского времени.
И тут, как на грех, аккуратно посреди перегона Колпино-Поповка произошёл обрыв контактной железнодорожной сети.
Движение прекратилось. Электричка остановилась в чистом поле.
До встречи с цыганом оставалось минут сорок. Делать было нечего - надо ждать.
Михаил достал томик Вольтера и углубился в чтение стихов великого француза:
''Мне вскоре предстоит проделать долгий путь
К пределам вечности, откуда нет возврата;
И вряд ли кто-нибудь решится присягнуть,
Что бог пришлет за мной, как за Ильей когда-то
Карету пышную с четверкой лошадей:
Привык он дорожить конюшнею своей
И прежний этикет не соблюдает свято...''.
- Извините, как Вы думаете, надолго мы застряли? - обратился к Михаилу сосед, пожилой интеллигентный мужчина возрастом за шестьдесят, - я очень опаздываю, мне на кладбище нужно. Меня зовут Гришковец Андрей Семёнович. Я к жене своей неверной еду. Прощение просить. У неё сегодня день рождения. Юбилей.
Мне опоздать никак невозможно!
Михаил увидел безумие в глазах говорившего.

- Ты лох, с тобой приятно работать, - сказал Камаль Светловолосому.
- Я не лох, я второй год в теме, - обиделся Светловолосый.
- Ты не перебивай, когда говорю я, и рот будешь открывать, когда спрашивают. За тебя деньги засланы. Уяснил? - Камаль сделался строг.
- Да.
- Тогда слушай здесь. Первая твоя работа будет - присматривать за моим Алишером. Тебя ему представят и всё растолкуют. Один раз. За ошибки буду штрафовать. За одну ошибку - сто евражек. Гюльчатай, покажи его Алишеру!
Светловолосого вывели во двор имения, повели через изумрудный дивно ровный газон к низкому сооружению вроде сарайчика, только со стеклянной крышей.
- Заходи, - скомандовал Светловолосому Гюльчатай, бритый по всей видимой поверхности тела славянин.
Внутри сарайчика важно вышагивал здоровенный белый аист.
- А чего с ним делать-то?
- Пасти его будешь. Кормить, поить и лечить есть специальный ветеринар.
А пасти, выгуливать, разговаривать, чистить или еще как ублажать - это вот твоя задача, мужик. И если улетит Алик, всё, пиндец тебе, откровенно сообщу.
- На цепи с ним гулять, что ли, как с собакой?
- Да нет, это учёный летун. На цепи не гуляет и в неволе не размножается. У него подруга есть, привозят ему для развлекухи. А гулять с ним будешь без привязи, только специальный лифчик сначала надо одеть, из сетки, чтобы крылья не распускал. Но если захочет убежать, запросто убежит. Вот это и есть главный твой головняк.
- В каком смысле убежит?
- В ножном смысле. Ногами. Вон они у него какие - голенастые. Рванёт - только на мотоцикле успеешь догнать. Для этого вон в той домушке, - Гюльчатай указал на ещё один сарайчик, но побольше и из красного кирпича, - есть мотоцикл на электрической тяге. Только на нём и управишься. Вот и все инструкции тебе, дружище! Дерзай, не пукай!

Для Михаила и его друзей в студенческие университетские годы никогда не стоял на повестке дня вопрос: ''Пить или не пить''. Значилось: ''Сколько?'' Более того, вариантов было два: много или очень много. Как правило, к действию принимался второй вариант. И в модифицированной форме, то есть: пить, пока есть деньги.
Исключение составляли вьетнамские товарищи, которым папа Хо завещал учиться, учиться и ещё раз учиться в волшебной стране советов. Следуя заветам папы Хо, вьетнамцы день и ночь грызли острыми зубками граниты и известняки наук, на глупости не отвлекались, по праздникам пели революционные гимны, жарили на подсолнечном масле соленую селедку, отчего невыносимый для иноземного обоняния запах переполнял коридоры общежития и отдельно взятых барышень доводил до психических кризов. И уезжали на родину воевать с красными дипломами, заработанными на совесть.
Несколько советских девушек, в основном из казашек, уезжали с целеустремлёнными вьетнамскими парнями в социалистические джунгли тоже воевать за папу Хо и его ценные указания в качестве жён.
Михаил захлопнул бордовый томик Вольтера и посмотрел за окно. Кислотная зелень июня подчёркнута была только что закончившимся дождём. Берёзы за полосой отчуждения бесстыдно сияли голыми белыми бедрами, мокрые ветви их висели тяжело и спутано, будто волосы женщины, вальяжно и устало покинувшей парилку.
Михаил посмотрел на часы мобильного телефона. Опоздание становилось совершенно неизбежным.
Это было плохо. Цыган мог уехать.

Утро случилось вдруг. Я проснулся от собственного смеха. Смеялся счастливый человек. Им был я.
Причина счастья было проста: ровно три месяца назад я покинул родину. Россию. Покинул один и навсегда. Мне осточертела вечная борьба со всеми: с народом, с властью, с соседями, с нашим сантехником, с главным врачом, с налоговой инспекцией, с вечной грязью, дурью, пьянством, самоотверженным самоуничтожением, подвижничеством, враньем, необязательностью, ленью, тупостью, опаздывающими поездами и хамами-милиционерами, с бандитами, коррупцией от мала до велика, бедностью, корыстью и бесконечной безнадёгой, которая стала врождённым несчастьем территории с гордым названьем Русь.
И вчера на ночной площади, передо мной шествовали не призраки, не герои белой горячки, которой я не страдаю, не персонажи больного разума - это были символы моей родины, которой я не нужен. Которая меня никогда не любила и тяготилась мною. Моим разумом, моей энергией, моим трудолюбием. Я доставлял ей только хлопоты.
И я уехал. Чтобы облегчить ей хоть на малейшую толику её страдание, обеспечить на микрограмм ее спокойствие. Чтобы не нарушать тихое болотное прозябание в её естественности, её пьяном забытьи и постустороннем счастьи опустившейся навсегда женщины. У которой одна мечта и одно желанье: - Не трогайте меня!
- Уйдите, уйдите все!
- Оставьте меня !
Я любящий сын. И я внял её мольбам и оставил родину навсегда.
Мемуар Чародея, который со своими чарами не нужен здесь, закончен.

По сути - не начавшись.
Ввиду полной невостребованности!

Здравствуй, чужой мир!
Ну хоть тебе-то Я НУЖЕН?


КОНЕЦ.

 Ссылки

Познакомься с народом
Напишите мне